Фотографии и портреты

«Светлой памяти возлюбленного Государя»

*** часть I ***
Шестого мая 1868 года, в день памяти святого и праведного Иова Многострадального, родился старший сын Наследника престола, нареченный, как его прадед, Николаем. Впервые в Российской Империи Великий Князь младенцем, со дня рождения своего, обручен был царству. Понятно то нарочитое внимание, которое родителями его было обращено на должные воспитание и образование будущего монарха величайшего государства.
В 1877 году ближайшее заведование его занятиями было поручено генерал - адъютанту Г. Г. Даниловичу. Учебные занятия были распределены на двенадцать лет, причем первые восемь лет посвящены были предметам гимназического курса с заменой классических языков элементарными основами минералогии, ботаники, зоологии, анатомии и физиологии. Расширено было преподавание политической истории, русской литературы, иностранных языков. Курс высших наук продлен был потом на пять лет, дабы предоставить будущему Государю подробнее ознакомиться с военным делом и главнейшими началами юридических и экономических наук. Преподавателями его были выдающиеся профессора высших учебных заведений К. П. Победоносцев, Н. X. Бунге, М. Н. Капустин, Е. Е. Замысловский; генералы М. И. Драгомиров, Г. А. Леер, Н.Н. Обручев, П. Л. Лобко. Понимание подлинной русской государственности усвоил он, главным образом, от умного и убежденного идеолога самодержавия Победоносцева, тесными узами связанного с его августейшим родителем. Английский язык преподавал с 1877 года Карл Иосифович Хис, на дочери которого был женат флигель - адъютант А. А. Мордвинов. Последний в журнале «Русская летопись» (Париж, 1923. Кн. V) приводит отзыв об ученике Хиса, которого определяет как исключительно правдивого, искреннего и независимого в своих суждениях. «Многое из устных рассказов К. И. Хиса не сохранилось у меня в памяти, но о некоторых я невольно вспоминал не раз во время долгих мучительных раздумий после совершившегося переворота. По его словам, Государь еще в далеком детстве отличался большой замкнутостью, задумчивостью не по годам и в этом отношении не походил на своих сверстников и братьев. Он был очень застенчив и трудно было узнать, о чем он задумывался; был очень уверен в своих мнениях, и разубедить его в них бывало нелегко. Даже мальчиком он почти не горячился и не терял самообладания. Бывало, во время крупной ссоры с братьями или с товарищами детских игр, рассказывал Карл Иосифович, Николай Александрович, чтобы удержаться от резкого слова или движения, молча уходил в другую комнату, брался за книгу и, только успокоившись, возвращался к обидчикам и снова принимался за игру, как будто ничего не было. Он был очень любознателен и прилежен, вызывая даже добродушные насмешки других, и чрезвычайно увлекался чтением, проводя большую часть свободного времени за книгой. Любил также, чтобы ему читали, и сам отлично читал вслух... Однажды, продолжал Карл Иосифович, мы читали вместе с маленьким Николаем Александровичем один из эпизодов английской истории, где описывался выезд короля, любившего простонародье, и которому толпа восторженно кричала: „Да здравствует король народа!" Глаза у мальчика так заблистали, он весь покраснел от волнения и воскликнул: „Ах, вот я хотел бы быть таким!" Но я сейчас же ему заметил: „Вы не должны быть Государем одного лишь простого народа, для Вас все классы населения должны быть равны, одинаково дороги и любимы". Мордвинов добавляет от себя: «Это интимное желание быть любимым „многими", „всеми", по преимуществу простыми людьми, и притом только русскими, хотя и было запрятано у Николая Александровича глубоко, все же чувствовалось во многих случаях и впоследствии, когда он достиг зрелого возраста и стал Императором. Его простую, незлобивую, беспритязательную, глубоко верующую, застенчивую натуру тянуло более к бесхитростным людям, с душою простого русского человека. Во внутреннем мире крестьянства, составлявшего три четверти его подданных, Государь, видимо, искал все те черты, которые были ему дороги и которые он так редко встречал в окружавшей его среде. Это любовное чувство к простому народу мне приходилось неоднократно наблюдать во время многочисленных разговоров Государя с крестьянами. Оно всегда проявлялось в особой, легко уловимой, задушевной интонации его голоса, в чутком выборе задаваемых вопросов, в высказывавшихся затем по окончании разговора впечатлениях - неизменно доверчивых, добродушно - ласкательных и заботливых».продолжение

[b]Путешествие Наследника морским путем на Дальний Восток и пребывание в Индии и Японии значительно расширили его кругозор. Возвращаясь в столицу, он пересек всю Сибирь и просторы Северо-восточной России.
Обладая основательными знаниями, Государь всю жизнь пытливо пополнял их, поражая своею осведомленностью тех, кто имел с ним дело. Вспоминаю впечатление, которое он произвел на министра путей сообщения Клавдия Семеновича Немешаева. Немешаев, управляя долгое время обширной и образцовой Юго-Западной железной дорогой, был большим знатоком своего дела. Он рассказывал мне, как поражен был знаниями Государя в этой области. Приходилось слышать то же и от других.
Проходя военную службу, Государь вплотную подошел к толще народной и всегда стремился соприкасаться с нею. Вспоминаются полтавские и киевские торжества, Романовские в 1913 году, говения в Москве, в особенности жеединственное в истории Императорской России царско-народное прославление мощей преподобного Серафима Саровского. Проживая некоторое время после преступной февральской революции на Кавказе, слышал восторженные рассказы тамошних горцев о приезде Государя в 1912 году в Гагры.
Принц Александр Петрович Ольденбургский со свойственной ему энергией сумел оповестить абхазцев и других местных жителей, которые в большом количестве прибыли в Гагры, где устроен был народный праздник. Помню описание городским головой Дуваном посещения Государем Евпатории и желание его, минуя охраняемый путь, войти в самую гущу народа, восторженно приветствовавшего царя. Влекло и народ к нему.
Лично наблюдал я в 1910 году народное ликование в инородческой Риге. Это поражало особенно оттого, что несколько лет перед тем Прибалтийский край и, в частности, Рига захвачены были сильным революционным движением. До поздней ночи стекались певческие общества к берегу Двины, где стояла императорская яхта.
Здесь, за рубежом, вспоминал эти дни с одним из офицеров Гвардейского экипажа. Он рассказывал, что приходилось уговаривать толпу разойтись, чтобы не мешать сну царской семьи. В 1911 году в Киеве Государь, собираясь поклониться святым, почивающим в лавре, приказал не стеснять толпу. Когда он, выйдя из автомобиля, направлялся к вратам древнейшей русской обители, небольшой наряд полиции с трудом сдерживал народ, стремившийся приблизиться к царю. Пристав Тюрин, находившийся в наряде, рассказывал мне, что один диакон не слушал его уговоров. «Мне пришлось, - говорит Тюрин, - обмотать рукой его длинные волосы, но и это не повлияло на него, он рвался вперед. Только когда Государь скрылся из его вида, он пришел в себя».
Бывший Киевский губернатор Александр Феодорович Гирс, под начальством которого я имел счастье служить, в своих воспоминаниях «На службе Императорской России» описывает рассказанное ему его бывшим однополчанином-преображенцем, Полтавским губернатором графом Н. Л. Муравьевым, о происходившем в 1909 году во время полтавских торжеств: «По его свидетельству, самым замечательным в Полтаве днем было 26 июня, канун празднования.
Полтавской победы. По распоряжению Столыпина, в Полтаву было вызвано из сел более двух тысяч крестьян, которые расположились в поле лагерем. Об этом лагере Столыпин доложил Государю, выразившему желание в четыре часа, до всенощной, его посетить. Крестьяне были расположены по уездам кольцом, в которое вошел Государь, и началось представление. Оно имело сначала характер официальный, но по мере продвижения Государя оно стало обращаться в оживленную беседу. Лицо Государя просветлело, его собеседники заговорили свободно. Перед царем развернулась вся картина крестьянской жизни, их забот и обычаев. Столыпин, со своей стороны, задавал крестьянам вопросы, вызывая их высказаться по занимавшему Государя и его вопросу о разверстании надворной чересполосицы и хуторскому расселению. Ответы крестьян были мягки и веселы; смеялся Государь и все присутствовавшие. Министр Императорского двора подходил к Государю и напоминал ему о всенощной, к началу которой в соборе ожидалось его прибытие, но Государь его не замечал и обход продолжался. Было семь с половиной часов, когда беседа, начавшаяся в четыре часа, закончилась и Государь вышел на середину круга. Восторженным „ура!" крестьяне проводили своего державного гостя».
Из Полтавы Государь проехал в Киев. Гирс пишет: «Около восьми часов прибыл из Полтавы товарищ министра внутренних дел, заведующий полицией генерал Курлов, которого я встретил на вокзале. Его первые слова были: „Полтавские торжества прошли блестяще, Государь в восторге. Выражая мне свое удовольствие по поводу порядка, который поддерживался полицией, Государь высказал надежду, что и в Киеве народу будет доставлен свободный доступ по пути его следования в собор". Мы поехали вместе на осмотр этого пути. Народ густою толпою уже заполнил улицы, шпалерами выстроились войска, затем учащиеся, на разукрашенных коврами балконах и в окнах разместились зрители. Город имел вид парадный, ярко светило летнее солнце. Генерал Курлов распорядился разредить цепь городовых и убрать их вглубь толпы. В 10 часов утра доступ публики был прекращен и на перекрестках улиц, в тылу за толпой, поставлены полицейские заслоны. В 11 часов утра к вокзалу бесшумно и плавно подошел императорский поезд. Государь принял рапорт губернатора и депутацию от города Киева, поднесшую ему хлеб-соль. Поздоровавшись с встречающими, Государь обошел почетный караул и сел в коляску с одним из Великих Князей. По установленному для торжественных царских выездов правилу, я должен был ехать в двадцати шагах впереди Государя, стоя в коляске. Сложные чувства счастья, смущения и страха мной овладели. Я видел обращенные к Государю взоры тысяч бежавших в моем кругозоре людей, слышал вырывавшиеся из их грудей радостные крики и звуки гимна, мне казалось, что я уношусь куда-то ввысь, то холод пронизывал меня при мысли, что никакие меры охраны уже не помогут и все мы во власти народной стихии. Я незаметно крестился и сам себя успокаивал, повторяя навеенные мне происходящим слова: „Велик царь земли Русской!.."»
[b]продолжение

Царевны Мария,Ольга и Татьяна

Царевны Татьяна и Ольга

К сожалению все фотографии, кроме двух последних, отображаются знаками вопроса, пожалуйста, вставьте еще раз эти фото в РАДИКАЛ, и возьмите ссылку, у вас, наверное, закрыть доступ к фотографиям для других пользователей...

Вы исправляете ?
Правильно ! теперь некоторые фотографии уже видны !

Замечательно, Таня !
Вы , очевидно, очень интересуетесь этим вопросом, фотографии довольно редкие и информация глубока и интересна.

Кстати, я читал, что Государь не простил генерала Рузского....Спасибо Вам,Таня,действительно, очень интересная информация....

Продолжение.Часть 2
*** часть II ***

Поразительное событие описывает очень долго близкий по службе своей к Государю главноуправляющий Канцелярией по принятию прошений, на Высочайшее имя приносимых, В. И. Мамантов. Он, состоя тогда в военно-походной канцелярии, сопровождал царскую чету во время их поездки в 1896 году во Францию. Описывает он восторг, проявленный тогда вообще французами. Ординарцами при Государе состояли французские офицеры. После парада в Шалони, где собрано было 87-тысячное войско, Мамантов, находясь около вагона, наблюдал прощание Государя с провожавшими его. Царь подошел к своим ординарцам французам, стоявшим отдельно перед самым входом в вагон. «И тут-то я был свидетелем поразившей меня сцены: все семнадцать офицеров как один поцеловали Государю руку, как ни пытался он ее отдергивать, смущенно стараясь не допускать их до этого». Смущение Государя мне особенно понятно при воспоминани того, чего свидетелем я был на праздновании столетия киевской первой гимназии в 1911 году. Директор ее Н. В. Стороженко, всеподданнейше приветствуя Государя, в конце своего слова опустился перед ним на колени. При всем самообладании Государя видно было его недовольство этим.
Коснувшись воспоминаний Мамантова, хочется воспроизвести некоторые страницы их, которые выявляют внимание и утонченное доброжелательство Государя.
«При возвращении царской четы в 1896 году из Вены, где особенно торжественно и красочно принимали ее, во время остановки поезда у станции Шепетовка для совершения Их Величествами прогулки неожиданно у самого поезда скончался министр иностранных дел князь А. Н. Лобанов-Ростовский, выдающийся дипломат, очень ценимый Государем. Тело его положили в ближайшее отделение вагона, которое занимал Мамантов. Последовавший вскоре обед длился не более четверти часа. Вид у Государя был подавленный. Императрица не могла временами совладать со слезами. После обеда Государь подошел к Мамантову и сказал: „Я думаю, что вам было бы тяжело оставаться в том отделении, где скончался князь Лобанов, и потому я сейчас сделаю распоряжение, чтобы вам было отведено другое". Я был глубоко тронут этим вниманием и искренне
благодарен Государю... Меня поразило, что Государь, будучи, несомненно, крайне опечален и потрясен внезапной утратой князя Лобанова, случившейся в то время, когда он был нужен больше, чем когда-либо, ввиду того, что вся политическая сторорона путешествия и в особенности посещение Франции зиждилась всецело на нем и была выработана исключительно им, - мог подумать в такую тяжелую минуту о моем удобстве. Впоследствии, когда я ближе узнал харак-
тер Государя, мне постоянно приходилось наблюдать эту отличавшую его удивительную деликатность и трогательное внимание к окружающим его лицам. Стоило кому-нибудь из находящящихся в его обществе в трудном или неловком положении быть смущенным невольной оплошностью или услышать что-либо, неприятно его затрагивавшее, как Государь своим обращением и вмешательством старался сейчас же прийти на помощь и загладить неприятное впечатление. Его Величество прямо смущал иногда своей деликатностью строгой корректностью своего обращения. Так, например, он всегда извинялся перед тем, кого, будучи чем-либо занят, заставлял ждать в своей приемной и принимал хотя бы незначительно позже назначенного для приема часа. Я, по крайней мере всегда этим сильно смущался».
Мамантов сопровождал царскую семью несколько раз в Дармштадт. Он пишет: «Помню, что во время первой поездки я был поставлен Государем в неловкое положение и совершенно не знал, как ответить. Надо сказать, что Его Величество совсем не имел привычки носить штатское платье, а в особенности шляпы и главным образом цилиндр, который при этом был у него еще далеко не лучшего качества и формы. Войдя в вагон и будучи в очень хорошем расположении духа, Государь обратился мне с каким-то вопросом по поводу своего костюма, а затем вдруг сказал: „Вы, впрочем, с презрением смотрите на то, как мы, военные, носим штатское платье, и подсмеиваетесь над нашим неумением". Я, конечно, постарался уверить Его Величество в противном. „Но, - прибавил я, - цилиндр Вашего Величества действительно приводит меня в некоторое недоумение и смущение. Мне кажется, что Bаше Величество могли бы иметь более лучший и носить его несколько иначе, чтобы скрыть Вашу непривычку к этому головному убору". Мое замечание, смелости которого я сам испугался, по-видимому, задело Государя за живое. Он быстро снял свою шляпу и начал ее рассматривать. „Не понимаю, - сказал он, что вы находите нехорошего в моем цилиндре? Прекрасная шляпа, которую я купил перед самым отъездом в путешествие у Брюно, и очень ею доволен. Ваше замечание не больше, чем простая придирка штатского к военному". Делать дальнейшие возражения я не решился, а Императрица, с улыбкой слушавшая [b]наш разговор, сказала, обращаясь ко мне "Очень хорошо, что вы ему так говорите, говорите еще больше - он совершенно не обращает на себя внимания".

Да,я интересуюсь всем,что касается этой темы.Жаль,фото у меня не получились.

Продолжение.Часть 3

*** часть III ***

Флигель-адъютант В. В. Свечин, хорошо знавший Государя по своей службе в Преображенском полку, написал небольшую книжку «Светлой памяти Императора великомученика Николая II» (Париж, 1933). Привожу из этой книги в выдержках рассказ «В лазарете». Зима 1914 года. «Его Величество, возвращаясь из поездки на Кавказский фронт, где он приветствовал свои доблестные войска, только что одержавшие блестящую победу над турками при Сарокомыше, остановился на несколько дней в Москве, куда прибыла также и Государыня Императрица с Наследником Цесаревичем и Великими Княжнами.
Мне было приказано находиться в свите Государя во все время пребывания Их Величеств в Первопрестольной. Чередуясь с моим товарищем по свите флигель - адъютантом полковником графом Д. С. Шереметевым, я дежурил при Государе через день и сопровождал Его Императорское Величество при поездках по госпиталям и лазаретам, которые были к этому времени уже вполне оборудованы и в некоторых находилось на излечении множество раненых. В промежуточные между дежурствами дни мы были командируемы в разные лазареты, не стоящие в списке предназначенных для Высочайшего посещения. Мы должны были передавать раненым царский привет и спасибо за службу и от имени Государя награждать Георгиевскими медалями тяжелораненых. Сопровождая таким образом Его Величество в его поездках по лазаретам, я имел неоднократно случай наблюдать, какое глубокое впечатление производил на него вид тяжелораненых, ампутированных, ослепших и изуродованных, еще так недавно вполне здоровых людей, принесенных в жертву молоху войны, столь всегда противной сердцу Государя. Впечатление это бывало настолько сильно, что, несмотря на присущие Государю выдержку и самообладание, он иногда не был в силах скрыть своего душевного волнения.
И надо было видеть его глаза, когда, переходя от койки к койке, он склонялся над несчастными страдальцами и заботливо расспрашивал о их ранениях и сражениях, где они были ранены, интересовался какой они части, какой губернии, есть ли семья и так далее. Я, который знал его глаза и столько лет уже ими постоянно любовался и, казалось, вполне их изучил, - я всякий раз в лазаретах поражался их новой скорбной красотой. Не могу выразить словами, сколько было в них сострадания и любви к ближнему. Всегда прекрасные, но обыкновенно не легко проницаемые, они были в это жестокое врем: истинным отражением его благочестивой христианской души, и в них нетрудно было разглядеть, какие сокровенные струны затронула навязанная ему ужасная война, и понять, какой искренней и великой печалью звучали эти невидимые струны...
В день своего отбытия в Петроград Государь Император повелел мне остаться еще несколько дней в Москве, дабы объехать неосмотренные лазареты и в первую голову побывать в том, который Его Величество посетил перед самым своим отъездом.
- Мне пришлось сейчас торопиться, - сказал Государь, - и я опасаюсь, как бы кого не обидел, обойдя тяжелораненых и наградив случайно менее достойных... Поезжайте и проверьте, и если такие случаи обнаружите, то исправьте мой грех и обласкайте от моего имени обойденных.
Эти простые слова русского Императора, запечатлевшиеся в моем сердце, как решительно рассеивают они возведенную врагами и недоброжелателями на него клевету о присущем ему будто бы бессердечье и безразличном отношении к участи и страданиям своих подданных!
На другой день после отъезда Их Величеств из Москвы я поспешил с утра в указанный мне лазарет, дабы как можно скорее исполнить возложенное на меня Государем поручение.
Тяжелораненых, не получивших из рук Его Величества Георгиевских медалей, по проверке оказалось немного - всего лишь несколько человек.

Приходиться немного разделять статьи.они большие по объему.

Вас интересует тема эсхатологических пророчеств? А с фотографиями не огорчайтесь-все бывает, и это не повод для уныния! Значит,Вы,согласны с тем,что убийство Государя, это падение "УДерживающего"?

[b]Прежде чем покинуть лазарет, я счел своим долгом выразить сестре, так трогательно просившей меня дать медаль ее больному, особую похвалу и благодарность. Я считал необходимым это сделать главным образом потому, что видел в ее поступке не только проявление заботливости о больных, но и до некоторой степени доказательство присущего ей гражданского мужества и сознания долга. В присутствии старшего врача, старшей сестры и почти всего персонала, собравшегося меня проводить, я обратился к ней со сле-дующими словами:
- Благодарю вас, сестра, за то, что вы сделали. Без вас я не исполнил бы возложенного на меня Его Величеством поручения, и один из, несомненно, достойнейших остался бы, вопреки воле Государя, не награжденным. Поступая так, как вы поступили, вы доказали, что вы действительно сестра милосердия. Конечно, вы до некоторой степени нарушили служебную дисциплину, но это не должно быть вам поставлено в вину, так как вы руководствовались высшей дисциплиной - заветом Того, Чью святую эмблему вы носите на груди, вы возлюбили ближнего, как саму себя. Ввиду этого я считаю долгом выразить вам благодарность от лица Государя Императора. По возвращении моем в Петроград я буду счастлив доложить Его Величеству как о вашем христианском порыве, так и о тех незабвенных минутах, которые я провел у койки Сиволенко.
Засим, обращаясь к старшему врачу, я просил его иметь особое наблюдение за ходом болезни несчастного контуженного, предупредив, что Государь, наверное, будет интересоваться судьбой страдальца... По возвращении моем в Петроград я представил Государю всеподданнейший доклад об исполнении возложенного на меня поручения, но, излагая случай, составляющий предмет настоящего очерка, я не вошел в подробности. Зная скромность Государя и Его нелюбовь обнаруживать свои душевные переживания, я был уверен, что ему было бы неприятно, если бы я видел то волнение, какое должно было неминуемо его охватить, если бы я передал ему то, что сказал мне Сиволенко о его глазах и виденных слезах. Поступая так, я, конечно, не хотел утаить этого от Государя - наоборот, я мечтал представить ему все виденное и слышанное мною возможно ярче и полнее, но хотел это сделать наиболее приятным для него образом. Для этого был один путь - представить Государю деловой доклад и в то же время рассказать Императрице все подробности того что мне пришлось пережить в московском лазарете.
Судьба мне благоприятствовала: я мог не испрашивать у Государыни особой аудиенции, будучи удостоен в тот же день приглашения к Высочайшему завтраку. Пользуясь этим, я пошел в гостинную Императрицы несколькими минутами ранее обычного часа в надежде застать ее одну и иметь возможность говорить с нею до завтрака, пока Государь не пришел. На мое счастье, Государь в этот день немного запоздал, и я смог подробнее изложить Ее Величеству все то, что хотел.
Государыня была глубоко растрогана всем слышанным и по достоинству оценила как поведение сестры, так и слова Сиволенко и его высокий дух. Сильно волнуясь, она высказала мне одобрение по поводу того, что я сказал сестре, и поблагодарила за мою мысль - рассказать ей, а не Государю...
После завтрака, прощаясь со мною, Ее Величество спросила меня, запомнил ли я фамилию контуженного и справился ли о фамилии сестры? К счастью, все сведения о них были мною записаны, и я мог тут же их ей сообщить.
Несколько дней спустя я узнал, что от имени Государыни Сиволенке и сестре милосердия были препровождены иконы.
По повелению же Государя престарелым родителям героя - страдальца было послано в деревню денежное пособие. Кроме того, главному начальнику Московского военного округа было указано периодически сообщать о состоянии его здоровья военно - походной канцелярии для доклада Его Величеству.
Два с небольшим месяца спустя на одном из моих дежурств Государь, как только меня увидел, сказал: - Вчера я получил известие о смерти Сиволенко. Командующий войсками доносит, что он последнее время безумно страдал. При таких условиях это, конечно, к лучшему, но мне очень жаль, что я его не увижу... Я надеялся, что он поправится, и хотел обеспечить ему тихую и спокойную жизнь...
Так думал о своих солдатах русский царь, веривший в победный конец войны и мечтавший наградить по заслугам всех, исполнивших свой долг перед ним и родиной. Для него все были равны, все одинаково дороги и одинаково близки его любвеобильному сердцу, но, естественно, что такие представители солдатской массы, как Сиволенко, в котором так чудесно сочетались лучшие качества русского крестьянина - землероба с исконными качествами pycского солдата, чудо - богатыря, не могли не вызывать его особого к себе благоволения. Вот почему и весть о кончине Сиволенко, хотя всего лишь одного и; многих тысяч, ежедневно уносимых войной, вызвала в Государе сожаление, как о знакомом и близком человеке, и он спешил поделиться этой грустной вестью со мною, своим адъютантом, имевшим счастье открыть перед ним всю неизреченную красоту
этой отлетевшей в лучший мир праведной, истинно русской солдатской души».
В созвучии с этим трогательным повествованием звучит и описанное П. Г. Курловым в его книге «Гибель Императорской России». Происшедшее имело место во время нашей войны с Японией, когда автор был Курским вице - губернатором:
«Погиб миноносец „Стерегущий". Всем памятно геройское поведение его командира лейтенанта Сергеева, увековеченное удивительно идейным памятником этому подвигу в Петербурге. В Курске проживал престарелый отец лейтенанта Сергеева. Он был болен и жил в небольшом домике, на скромную пенсию за свою долголетнюю службу. Это обстоятельство случайно сделалось известным губернатору, который написал по сему поводу письмо морскому министру. Отправив это письмо, губернатор уехал на несколько дней в отпуск, и я вступил в управление губернией. Через день, около 7 часов вечера, мне подали телеграмму с надписью: „Высочайшая". Я вскрыл ее и увидел подпись Государя. В телеграмме заключалось
повеление губернатору лично отправиться к старику Сергееву и передать ему Высочайшее соболезнование его горю и трогательную оценку погибшего сына. Приказав предупредить Сергеева о моем посещении, я тотчас же в парадном придворном мундире отправился к нему и застал одинокого больного старика, сидевшего беспомощно в кресле. Он был крайне удивлен моему приезду, но удивление перешло в неописуемую радость, когда я прочел ему телеграмму Государя. Старик расплакался, прося меня повергнуть пред Его Императорским Величеством верноподданническую благодарность.
Я никогда не забуду этих слез, а вместе с ними и того отеческого внимания, которое было проявлено Государем по отношению к своему подданному. Непосредственно Государю донес я об исполнении выпавшего на долю мою отрадного поручения».[b]

samoedskiy пишет:

Вас интересует тема эсхатологических пророчеств? А с фотографиями не огорчайтесь-все бывает, и это не повод для уныния! Значит,Вы,согласны с тем,что убийство Государя, это падение "УДерживающего"?

В принципе-,согласна.